Хорьковая доля
Странные вещи сегодня происходят с великим и могучим русским языком. В нашей речи, уважаемый читатель, появилось много слов и понятий, о которых еще лет 20 назад никто не слышал. В свою очередь, некоторые давно знакомые слова приобрели вдруг совсем иное значение. Мы не можем оставить этот процесс без внимания и вводим новую рубрику — «Наш словарь». А чтобы не утомить вас скучными цитатами (без них, правда, не обойтись), словарь будет, что называется, «в картинках». Итак:
Т — толерантность
«Терпимость к чужому образу жизни, поведению, обычаям, чувствам, мнениям, идеям, верованиям». Википедия — свободная энциклопедия. «Толерантность — иммунологическое отсутствие или ослабление иммунологического ответа на данный антиген при сохранении иммунореактивности организма ко всем прочим антигенам». Большая российская энциклопедия, 1995.
«Толерантность к наркотическим средствам и психоактивным веществам — снижение реакции на введение вещества, привыкание». Википедия — свободная энциклопедия.
То есть с медицинской точки зрения самым толерантным организмом можно считать тот, который сплошь поражен метастазами рака. Ведь человек с высокой толерантностью не способен сопротивляться экспансии атипичных клеток. Теперь эту терминологию применяют к обществу. Социум, возрастая в толерантности, не должен сопротивляться ряду факторов, его же и разрушающих. Ведь терпимость к идеям сатанистов, гомосексуалистов или сторонников тоталитарных сект разрушит общество так же легко, как разрушают раковые клетки человеческий организм. Православная религия, многие столетия определяя мировоззрение русского человека, всегда говорила о милости к грешнику, но никогда не была терпима к греху. Сейчас эти понятия пытаются уравнять. С помощью вот таких слов-хамелеонов.
Хорьковая доля
Попался как-то волку в лапы хорек. Отошел-то от родного леса всего ничего — и на тебе, прямо на серого налетел. Сжался в комочек, зажмурился, смерти ждет. А волк держит его аккуратно за шкирку и есть не торопится. Причем подальше от морды держит, брезгует — запаху не любит. Висит хорек минуту, другую. Потихоньку надежду обретает. На «хеппи-энд», стало быть. Решил начать с традиционной фразы: — Не ешь меня, серый волк, я тебе пригожусь… — И опять зажмурился от дерзости своей. Молчит волк, опушку лесную разглядывает. Игнорирует хорька, но лапу не разжимает. Тот духом воспрял, осмелел. — Вот-вот, — говорит, — ты лучше зайчишку какого в лесу присмотри. Или кабанчика. А я что… Так… На один зубок. И червячка не заморишь. — В лесу, значит? — задумчиво произнес волк. — Да в ваш лес соваться опасно, уж больно зверье лихое. Зайцы и те, как отмороженные, сколько волчар залетных задрали. И деда моего тоже, в клочки… А ты не трясись, вонючка. Никуда ты не годный, пасть после тебя и до вечера не прополоскать. Взвился в волчьей лапе хорек: — Как это не годный! Да мне… Да я… Да мне тебя в лесу прописать раз плюнуть. Я любого убедить могу! Я в этом деле Цицерон! — Цеце… Кто? — Неважно! Оглянуться не успеешь, уже местный житель, а то и старожил. — О как! — удивился волк. — Ладно, вонючий, дерзай. Но смотри, я рядом. Ежели чего, на счет запаха и передумать могу. И приступил хорек к активной деятельности. Тут с лисицей поговорит, там с медведем парой слов перекинется. Одному рыбки сволокет, другому спинку почешет в труднодоступном месте. И про мелкое зверье не забывал, везде нужные беседы вел, пищу для размышления подбрасывал. Выходило у хорька, что совсем даже не очень хорошо лесу без волков существовать. У соседей волки есть, а наш лес что, хуже? А за Большой водой этих волков десятка два видов насчитали, и что — плохо живут? Бананья на пальмах, кокосы, муравьев видимо-невидимо! На нехищную мелкоту такие разговоры действовали безотказно. Другим про престиж задвигал, про Красную книгу, в общем, развел полный разброд в умах и шатание во мнениях. Волк тем временем сначала к опушке приткнулся, потом потихоньку перебрался в дальний овраг. А к весне и вообще на центральной поляне презентацию логова устроил. По первой в лапах себя держал, потом начало зверье пропадать. То хвост от бобра найдут, то от зайца уши. Заволновались животные. Собрались на стихийный митинг. Особенно горячился одноухий заяц. — Дожили! — орет. — Зайчат из норы не выпускаем! Шурин намедни в осинник подался за корой, так до сих пор нет. Сгинул! А все этот волчина позорный! На коготь супостата! — Не кипятись, любезный, — вышел вперед хорек. — Шурин твой — известный любитель скакнуть налево. Сидит сейчас, небось, в соседнем логу у знакомой зайчихи, кочерыжку грызет, а ты нам тут хвосты крутишь. Еще и страшилок всяких насочинял. Захихикало зверье. Да уж, шурин Одноухого — шельма известная. По всему лесу наследил. Но не унимается Одноухий. — А рыжий лось куда подевался? Одни рога и нашли с копытами. Как есть сгубил волчара! Ату его! — Подожди, подожди, — снова хорек перебивает. — Это у тебя к волку что-то личное. Тут разобраться требуется. Лось рыжий кассу лосиную хранил. А вы что, не знали? Так лоси ее до сих пор не нашли. Весь лес перерыли, а кассы нет. Точно вам говорю — сбежал лось с кассой, а рога и копыта скинул для вида. Типа, съеден, и не ищите. Концы в воду. Он ведь умный был, рыжий лось. — Да… Да… Точно так… — заволновалась лесная публика. — Как есть кассу умыкнул… Ох и проныра… А много в ней было, в лосиной-то? — Опомнись, зверье! — не унимается Одноухий. — А старый ондатр тоже что-то уволок? И шкуру свою с задними лапами для отвода глаз у ручья оставил? Глаза разуйте, всех же по одному сожрут! Мочи волка, пока не поздно! — Ты давай фауну не баламуть! — повысил голос хорек. — У нас в лесу теперь толерантность, не слышал, что ли? Терпимее надо быть к чужим слабостям! Что же до ондатра, отрицать не буду, съели старика. Но ведь все помнят, как он кашлял последнее время, как мучился? А если чем заразным хворал? Это поедание вообще можно рассматривать как акт милосердия. К тому же только вчера наш всеми уважаемый филин закончил свое эпохальное научное исследование о пищевых цепочках. Так вот в том труде волки указаны как очень даже необходимое родной природе звено, санитары леса. Сами почитайте. А у Одноухого просто нора вырыта около волчьего логова, так он боится жилплощадь потерять. А уж развел-то, развел! Спасайся кто может! Мочи волка! Вашими руками хочет себе условия улучшить, и вся причина! — Да как ты, хорек, смеешь… — поперхнулся возмущенный Одноухий, — не верьте ему! Он же филину плотву всю осень таскал! Филин же не видит ни рожна, из дупла не высовывается. Звери! Мы же в этих пищевых цепочках числимся как ЖРАТВА! Но его уже никто не слушал. Митинг распался на отдельные кучки. Кто-то обсуждал головастого филина с его научным трудом. Кто-то откровенно смеялся над зайцем, пальцем показывал. Кто-то внимал хорьку, вещающему про толерантность. А через пару дней к Одноухому какая-то комиссия нагрянула. Две лисы, рысь и шакал-наблюдатель из дальнего леса. То ли налоги не платил, то ли в реестр лесничества вовремя не вписался, а только с тех пор его и не видел никто. Как-то через годик, когда в лесу уже зверья изрядно поубавилось, снова хорек на волка наскочил. Собрался было, как обычно, о положении дел доложить, но оказался схвачен за шкирку и к волчьей морде поднят. А морда-то оскалена. И облизывается. — Это чего у вас? — заикаясь, спрашивает хорек. — Это завтрак у нас, — смеется волк. — Мной завтракать? — ужаснулся хорек. — Да я же для вас… Да я же столько… В лесу тишь да гладь, у зверья новое мышление. Толерантность изучают… Нельзя меня есть, я полезный… Я… воню-ю-ючий! — Это точно, — щурится волк. Да только и я теперь не просто серый волк. И у меня новое мышление. Я теперь этот… как его… экстремал! И сожрал хорька. Со всем его… запахом