«Бог уходит на пенсию». Встреча с автором книги
Сегодня в кафе «Луна-рыба» (ул. К.Маркса) пройдет встреча с Валерием Шемякиным. Автограф-сессия обещана автором. Приходите, будет интересно. О впечатлениях расскажу после встречи, а пока отрывок из новой книги Валерия.
Чердаклы 17+
Антинаучные очерки истории застывшего времени
Действующие лица:
Григорий Бут, обер-президент Эрфэстана, (Гриша),
Михаил Павлов, вице-президент Эрфэстана, (Миша),
Алексей Супинатор, эскапт, (Лёха),
Тимур Юзолапов, лидер общественного движения Самокат, (Мыльный пузырь),
Фридрих Рюриков, помощник президента Эрфэстана, (Штокман),
Илларион Гучков, основатель Корпорации (Старик).
Et cetera…
Люди спят: урлы — мурлы.
Над людьми парят орлы
Даниил Хармс
Леха Супинатор: где мой ковер с самолетом?..
…я на космическом корабле, думает он, меня похитили, но тогда должны быть иллюминаторы и невесомость… Нет, я в подводной лодке… Почему же так тихо, лодка, вероятно, легла на дно… Откуда я все это знаю, мне ведь всего… Да, мне четыре годика…. Нет уже больше… Стоп! – в глубине очередного проема он видит стеклянную перегородку и в ней, как в зеркале, – отражение… большого, толстого старого дядьки в ржавого цвета майке и длинных черных трусах, с невыносимо большими руками, ногами, животом, клокастой щетиной и каким-то жеваным лицом… Это я? – я взрослый дядька?!! Кто меня превратил в дядьку?.. Ледяной ужас окончательно парализует его, он еле передвигается… утыкается в какие-то металлические перекладины… Видит перед собой что-то похожее на арку из светлого металла, в арке черный проем, в котором различимы блики далекого дневного света. Это ворота наружу, думает он, но почему-то страшится переступить порог. Протягивает в этот проем руку, и в ту же секунду перед ним вспыхивает светящаяся плоскость… Он выдергивает руку из этого свечения и отступает… Это просто большой экран. Мерцание. Туман. Плоскость, не плотная, как бы нематериальная, но хорошо различимая…
Слышит вопрос: ты кто такой? Он оглядывается: откуда идут эти слова? Вокруг по-прежнему пусто… А-а, понятно, звуки идут из Ворот. Он хочет сказать: не знаю, но боится, что они могут не пропустить его, и отвечает: я малыш, я живой.
Здравствуй, Живой Малыш!..
***
Леха Супинатор рос удивительным ребенком. Не то, чтобы у него рано стали проявляться какие-то способности. Нет, совсем наоборот – лет до четырех он вообще не разговаривал, из него не могли вытянуть ни одного слова, никакого такого младенческого лепета. Но зато в четыре года он начал говорить сразу очень чисто, почти по-взрослому. И это всех изумило. Но еще больше всех изумило то, что одновременно с этим он начал читать. Хотя никто специально его не учил.
Было это, уточним, сорок лет назад. К началу же событий, о которых речь пойдет ниже, Леха Супинатор стал, понятное дело, более чем зрелым и крупным мужчиной, с залысинами и даже небольшим брюшком. Хотя, и это очень важно отметить, Лёха был натурой деятельной, и даже в чем-то экстремальной. Во всяком случае, это был человек с особенностями и даже со своими странностями (о чем тоже речь пойдет ниже).
Так вот, однажды утром он просыпается с четким представлением о себе, как о четырехлетнем мальчике (то есть все, что происходило в течение сорока лет, будто корова языком слизала). Он абсолютно ничего не помнит о своей жизни. И главное – он не помнит, как попал в то место, в котором проснулся…
Вместе с ним проснулось простое устройство мира. Ведь он проснулся в детстве. Мир разделился на Маленьких и Больших. Большие – не враги, их присутствие необходимо, но это присутствие внешнее, иногда лишнее, как неясная сила, как сила идолов, обладающих могуществом, но не заслуживающих поклонения…
***
Садится к Воротам и начинает нашаривать невидимые точки…
Он чувствует себя снова взрослым, способным вмешиваться в судьбы людей, исправлять их ошибки, менять ход человеческой истории, вносить коррективы в прошлое и будущее…
Кто я такой? Не знаю. Смогу ли я использовать свое могущество так, как надо? А как надо? Какой подвиг надо совершить и какую войну переиграть? И накажет меня кто-нибудь за самоуправство?..
……………………………………………………………………………………………………………
Утром Президент Григория Бут посетил одно из ведущих предприятий отрасли — ФГУП ГНПРКЦ ЦСКБ-Прогресс. в сопровождении руководителей Роскосмоса, губернатора Самарской области, гендиректора предприятия осмотрел участки сборки ступеней ракет-носителей Союз-2, цех общей сборки ракет-носителей, цех сборки и испытаний космических аппаратов. Кроме того, президент ознакомился и с производством гражданской продукции. В частности, на ЦСКБ производится оборудование для сельскохозяйственных и промышленных предприятий, катера. Ожидает сертификации легкий многоцелевой самолет Рысачок. После осмотра завода состоялось совещание, посвященное развитию авиакосмической отрасли…
…………………………………………………………………………………………………………….
Президент Бут: на острие клина
…завод порадовал – порядок и опрятность ощущаются здесь во всем. Бут шагает по чисто вымытой плитке, по солнечной площадке в сопровождении толпы охранников, помощников, губернатора, митрополита, заводских начальников. На душе светло от ожидания чего-то нового. Ему видится вдруг в отдалении, среди стеклянных и металлических хитросплетений мальчик в белой рубашке и красном галстуке, мальчик машет ему рукой, словно приглашая свернуть со сверкающей плитки и подойти к нему. Бут тут же импульсивно сворачивает, делает несколько шагов и под встревоженные восклицания сопровождающих, вляпывается в черную лужу. Чуть ли ни на руках его вытаскивают обратно на сухую дорожку, толпа кудахчет и хлопает крыльями, он достает из кармана белоснежный платок, смотрит на свои испоганенные туфли, затем протягивает платок директору: на – чисть мне обувь! Директор густо краснеет, хватает платок и медленно опускается на четвереньки. Ладно, к черту! Бут машет на директора рукой и поворачивается к помощнику: есть ли там, в машине, у меня что-нибудь в запасе? Есть! Уже бегут! Уже несут!
И точно – уже бегут, уже несут, уже через минуту переобувают…
Затем лифт, падающий куда-то в преисподнюю. Пока добирались до изделия, он почему-то вспоминал вчерашний разговор с супругой. Они столкнулись в Бута-Хат, она сообщила ему, что заказывает очередную песцовую шубу… Хватит! – вдруг заорал он, есть вещи более значимые и престижные, чем песцовые шубы. Соболиные? – спросила Светлана, – нет, соболь мне не идет… разве что белёк?..
В огромном нескончаемом зале, освещаемом тысячами прожекторов, без стен, потолков и окон изделие кажется ему совсем крохотным. Но, как ни странно, вся его многочисленная свита, включая даже охранников и митрополита, влезает по ступенькам внутрь тарелки, и он, как все влезает туда и оглядывается. В тарелке ничего нет, буквально ничего, ни мебели, ни приборов, только посередине сферического пространства висит что-то похожее на металлодетектор. Все стоят, недоуменно оглядываясь; директор подвигает Буту, пластиковый стул, но он игнорирует этот директорский жест, и стоит, как все. Директор, маленький, смуглый человек с труднопроизносимой фамилией, долго жует жвачку из кадрового потенциала и оборонного заказа, дергает кадыком, пытаясь что-то проглотить… Затем к Буту подходит седоголовый генеральный конструктор Шандор Тимай, становится чуть ли не навытяжку и, глядя в глаза президенту, начинает докладывать.
Технические характеристики предельно просты, говорит он. Скорость? Неограниченная. Вместимость? Неограниченная. Полная неуязвимость для всех видов современных и перспективных средств поражения. При угрозе захвата – мгновенная аннигиляция. Управление? Вот видите эту загогулину? При запуске в этой рамке появляется светящийся шар – это своего рода глаз, позволяющий осуществлять обзор практически на триста шестьдесят градусов, рамка мгновенно реагирует на малейшие помехи и помогает осуществлять управление… Вооружение? Таран!
Что? – восклицает Бут, какой к черту таран? Да, скромно опускает глаза вниз седоголовый конструктор, эта штука способом прямого воздействия способна уничтожить все, что угодно, даже матушку Землю расколошматить в пух и прах, и остаться невредимой…
Ох-хо-хо, произносит Бут. И где же вы добыли первичный образец? Мы ведь сами создавать ни черта не можем! Только красть…
Разве вы не знаете, говорит Тимай, нашли мы ее тут недалеко в Жигулевских горах. Совершенно случайно был захвачен единственный экземпляр этой штуковины. Можно сказать, подобрали брошенное кем-то хозяйство. Никто не требовал вернуть. Она буквально валялась на опушке, слегка вросшая в землю… Или точнее – будто выросшая из земли… как гриб-дождевик… Так что никакого воровства, все по закону… Мы не сразу поняли, что это такое, пытались, так сказать, поколупать, но она, гадина, к счастью не колупается (в этот момент все хихикают и кто-то радостно повторяет: не колупается, гадина). Ну, в общем, пришлось повозиться, чтобы запустить в серию. Принципы ее работы…
Не надо принципов, перебивает его Бут, не грузите… когда испытания?.. без этой штуки… при наших просторах… страна обезлюдела… потеряем скоро и ваши волшебные горы, и все остальное…
Ну, а что испытывать – она с самого начала действовала исправно, мы просто этого не знали, мы ничего не знали. Если говорить самым простым языком, она начинает действовать в определенных условиях и надлежащем воздействии…
То есть все-таки надо было поколупать, произносит кто-то в толпе, пытаясь вызвать смех присутствующих. Но никто не смеется, а генеральный конструктор заканчивает свой короткий доклад. При определенных условиях и надлежащем воздействии… (он делает паузу) …эта штука начинает размножаться… то есть создавать бесконечное количество собственных копий… Феномен репликации!..
Кто-то от удивления присвистывает (уж не владыко ли озорует, думает Бут) и задает вопрос: а сколько их уже?.. Тимай сдержано кашляет и пожимает плечами: пока немного, но для устрашения потенциального агрессора вполне достаточно. После чего произносит последние и самые значимые слова своего доклада:
Мы до сих пор не знаем, как это делается, из чего и почему, нам не ведомы принципы работы (он осторожно смотрит на Бута) этого изделия. Мы просто его создаем!..
С завода Бут уезжает переполненный чувством собственного всемогущества. А вдруг попадет в чужие недобрые руки? Слово недобрые он отбрасывает и повторяет: чужие руки, чужие руки, чужие руки… Не допущу! А этого директора надо гнать. Какой-то он простоватый…
Григорий Бут: лесоповал
Вдоль дороги щиты с символикой НСР и его собственными, царственными ликами, заляпанными коричневой краской и похабными надписями. Он привык к этому, старается не замечать… За Шигонами начинается чудесный сосновый лес, чистенький, не тронутый пожарами. Сделаем остановку, говорит он Юсупову, ненадолго…
Картеж тормозит прямо посреди дороги… Сосны – все как на подбор красавицы – метров полста в высоту, около полуметра в диаметре. Бут вылезает из машины и, не оглядываясь, идет к ближайшему дереву, шагает быстро, телохранители едва поспевают за ним. Останавливается, сбрасывает на землю пиджак, закатывает рукава, обнимает сосну, долго гладит ее руками, целует, сплевывает, нюхает кусочек коры, отбрасывает его в сторону и весело командует: расчехляй!
И вот уже расчехляют, уже несут, уже кто-то рывком запускает пилу, она поет, визжит, радостно дергается в руках Бута. Он подносит конец шины к стволу и делает первый надрез, постепенно вгрызаясь в него, а затем идет вкруговую, и уже основательно, широко расставив ноги, вдавливает всем своим телом пилу в еще живое дерево… Охранники плотно оцепляют его, упираясь в ствол рогатинами.
– Ох-хо-хо! – кричит в этот момент Бут, – хорошо! – И отчего они не хотят работать, думает он, не хотят весело жить, любить, растить детей. Вот был бы я простым человеком…
Пила злобно вибрирует в его руках, разбрасывая вокруг струи опилок, а ему отчего-то вновь вспоминается давно минувшее – как начиналась Корпорация, и все, что было до этого, детство, игры, девчонки… Было такая игра, военно-патриотическая Зарница. Он, комсомольский вожак, возглавлял армию мальчишек… Когда узнал, что с противоположной стороны участвуют девчонки и генеральшей избрали маленькую Галю, на его взгляд, совсем беспомощную семиклассницу, он отказался сражаться, точнее – возглавлять свое воинство. Наблюдал как бы со стороны. И эта его пассивность стала вдруг столкновением враждующих сторон. Она тоже отказалась быть полководцем. Сколько ее не уговаривали. Он чуть посмеивался, но чувствовал, что и этот отказ несет в себе элемент вызова, настоящего завоевания…
Он подавлял в себе проявление чувства. Это было лишним, не нужным, это было помехой для него, но как же тяжело было это преодолевать, зажимать в себе намертво… такое состояние, которое никак и ничем не выразишь, никому не расскажешь и ничего с этим не поделаешь…
Президента страны все ненавидят. Да. Особенно после того идиотского случая, когда омоновцы избили группу выпускников, нацепивших на себя оранжевые и белые ленты и отправившихся в ночь выпуска гулять на Красную площадь… В бальных платьях феи-выпускницы встречали рассвет в полицейских участках. Феи? Самоубийцы! Флешмоб? Слово-то какое. Бой подушками – это вот понятно… Но при чем здесь флешмоб… Осквернение символов государственной власти… Они сопротивлялись? – спросил он только что назначенного министра внутренних дел Кара-Бугаз-Голикова. Нет, ответил тот, не сопротивлялись, но делали это в оскорбительной для представителей власти форме… Грузинская агентура, добавил он, сепаратистки…
Ощущая во рту привкус аммиака от этой явной глупости, он сказал Кара-Бугаз-Голикову, когда тот закончил излагать свое видение ситуации: все нормально! А что он должен сказать? Вы уволены? Разогнать ОМОН? Может ли он это сделать? Нет, конечно. Прокаженные могут опереться только на прокаженных. Все только и мечтают выйти из состава… Не надейтесь! Бут, он такой – он может раздавить любого. Но может ли?..
Дерево начинает полегоньку трещать и клониться. Он переходит на другую сторону, недовольно поглядывая на помощников. В метрах тридцати от него застыли статуями генералы, полковники, менты в бронежилетах с автоматами. Вся свита покинула машины, следит за бесплатным шоу – Президент Эрфэ валит лес, как простой лесоруб… В небе плывет белый, будто сделанный из сахарной ваты, огромный младенец…
Лесорубы-ы!.. Он снова вгрызается в дерево… Привыкли руки к топорам, только сердце непослушно докторам!..
Сосна с треском валится, тяжело падает, обламывая ветки, подминая под себя зеленый молодняк, кусты, траву… Гул летит по лесу, и кажется, кто-то пристально следит осуждающе за ним из чащи, и хочется наперекор этому осуждению пилить еще и еще, но Фридрих назойливо талдычит за спиной: хватит, Григорий Адамович, не успеваем, в следующий раз…
Он бросает пилу, забирает из рук помощника пиджак и шагает в сторону дороги. Вся челядь трогается следом…
Машин на месте нет. Ни одной. Толпа мужчин в строгих костюмах и униформе застывает в недоумении, оглядывается, не понимая, что предпринять; порядок нарушен – и это делает всех беспомощными, сию минуту нужно найти объяснение произошедшему… Кто-то из полицейских начинает нервно кричать в рацию. Низко над дорогой пролетает вертолет, оглушая всех гулом и заставляя вжимать голову в плечи. Из этого шума выскакивает чей-то взволнованный голос: Машины уже на месте, у резиденции…
Президент Бут пешком идет по асфальту. Вся свита – люди в строгих костюмах и военной форме – шагает за ним. Из леса выскакивает ватага мальчишек, со смехом и криками несется к президенту. Телохранители все разом вздергиваются, оживают, прыжками, по-кенгурячьи окружают Бута; суетливо скачут и полицейские, вскидывая автоматы и нацеливая их на детей… Ватага проносится мимо, охрана сразу же обмякает, расслабляется, не меняя выражений на застывших физиономиях. Только Бут все это время сохраняет беззаботность, напевая на ходу что-то из Георга Отса…
Ах, Галя, вы совсем не изменились…
Миша Павлов: размазать по асфальту!
На следующий день прямо с утра звонит Гучков:
– Ты представляешь, Гриша опять залупается. Достал. Нам он больше не нужен! Чтоб он провалился! Под асфальт пусть провалится! Ты слышишь меня?
– Где? – спрашивает Павлов.
– Что где?
– Где он должен провалится?
– Откуда я знаю. Где асфальт, там пусть и провалится.
– Ясно, – говорит Миша, – только он уже куда-то провалился. Второй день не можем найти.
– Да-а? Ну, раз его нет – значит, ты, Миша, – президент! Действуй!..
Павлов тут же начинает действовать. В кремлевском кабинете Бута (все то же – карты, гербы, сплошная плазма, чучело филина с выпученными глазами) он яростно размахивает руками перед группой довольно упитанных чинов:
– Что затихли, голуби сизокрылые? Где он? Где этот… (он хочет сказать нетопырь, но для него это слово неудобное) Куда он девался?
– Фуй его знает, – флегматично отвечает Кара-Бугаз-Голиков.
– Вы, бдядь, угоды! – подпрыгивает на месте Павлов, – чегез жопу сделанные, головы поотгываю вместе с мудями! Ищите, бдядь! – Когда Миша волнуется, речь его становится не вполне внятной. Он сильно картавит при этом, с придыханием, как француз. Но не во всех случаях. Люди его понимают, хотя тоже не всегда…
Из чучела филина выскакивает глаз, падает на мраморный пол и со звоном раскалывается на две половины…
– Он даже крысу выбросил…
– Какую кгысу?
– Ну, крысу мы же ему внедрили, зачипованную…
– А вы что ебадьники газинули? – поворачивается он к ошарашенным помощникам, – немедленно коммюнике, бгифинг, общественность… Опегедить! Не дать ускользнуть! Ни одного шанса! Гаскогячились тут, бдядь, будто в штаны насгали! – Он кричит, уже не контролируя себя и не избегая неудобных слов.
В кабинет вбегает молодой и щекастый полковник, под его тяжелыми башмаками трещит расколовшийся глаз филина, резко останавливается перед Павловым:
– Товарищ вице… то ест как бы уже не вице… Товарищ президент! Президент, то есть как бы уже не президент, обнаружен…
– Аа-уу…
– Ага, – полковник подскакивает вплотную к Павлову, хватает его за талию и громко, так, что все присутствующие слышат, шепчет: – Вертолетный патруль обнаружил… Приближается к пещере каменной, то есть как бы к вашему СПУ…
– Уничтожить, бдядь, – ревет Павлов, – любыми сгедствами уничтожить! Газмазать по асфальту!..
– Там нет асфальта.
– Как нет асфальта? Сделать! Немедленно сделать там асфальт! Выполнять!!! Бдядь!!! Кгысы, бдядь!!!
– Есть!!!
– Где Штокман, чегт его возьми? Пгезидент я или не пгезидент? Кто саммит будет закгывать?.. А-а… ты здесь! Все, вылетаем, ни минуты свободной – в пути поговогим…
Миша Павлов: ни в какие ворота…
Миша любит вот такие до предела заполненные событиями дни. Еще утром в качестве и.о. президента он общался с участниками саммита, а в конце дня уже стоит на высокой трибуне посреди стадиона, построенного в Самаре к Чемпионату мира по футболу. Мундиаль. По правую руку от него – Фридрих Рюриков, по левую – очень толстый человек в инвалидной коляске, с седой бородой и золотым перстнем на пальце – будущий Самарский губернатор. Так говорят. Во всяком случае, при действующем губернаторе это теперь самое влиятельное лицо. Регент. Тимур Юзолапов. И где-то за спинами прячется действующий губернатор, сильно старенький…
Они прилетели с Фридрихом, чтобы наполниться народной энергетикой пред свершением исторического акта возмездия. Это наше Бородино, кричит Миша Павлов в толпу, наша Цусима! Стадион настораживается. Никто не понимает, что и.о. имеет в виду. Запретить бы такие слова, с тоской думает Рюриков…
Михаил Павлов переходит к более прозаическим вещам. Самара не понаслышке знает, что такое ветхое жилье, говорит он, и вот что характерно: лишь десятая часть обитателей нашей необъятной отчизны посещают музеи, музыкальные и художественные заведения. А остальные? Зачем им музеи и заведения, если они там никогда не бывают? Да и кто во время системного кризиса ходит в музеи, скажите на милость. А сколько развелось академий и всяких иных ненужных нам институтов! Мы, однако, не людоеды, чтобы не слышать стоны нуждающихся, подавляющего количества членов нашего общества. Людей, которые живут в невыносимых условиях, которым не до походов в театры? Задача власти, задача главного лица государства – отстаивание интересов большинства! Так?
– Та-а-а-ак! – ревет стадион.
Миша ощущает вдохновение, перестает контролировать себя – эти настоящие человеки, кричит он, заслуживаю того, чтобы мы заставили все эти музейные комплексы им служить. Пустующие комплексы – это вместительные площади, неэффективно используемые! На их содержание уходят сумасшедшие деньги! А что они дают? Что они дают каждому из вас? Ничего. Не надо их уничтожать. Я не предлагаю сбросить с корабля современности шедевры многовековой культуры. Я настаиваю на том, что сначала надо думать о нуждах людей, о нуждах большинства. В век электроники, чипов, нанотехнологий, нелепо отдавать дворцы под то, что можно увидеть и услышать, сидя дома. Нет, я не требую: мир хижинам, война дворцам! Я выдвигаю конкретное: из хижин – во дворцы! Каждый человек, каждый нуждающийся имеет право на достойное жилье! Не только профессога, композитогы, ваятели, кгиэйторы, бдядь, всякие. Так?
– Та-а-а-ак! – ревет стадион.
Павлов смотрит на ревущий стадион и в очередной раз уверяется в собственной правоте и прозорливости… Фридрих предложил ему огласить программу капсульной застройки, реальной, между прочим: собрался на работу – отцепил капсулу от сетей, свернул и унес собой. Никаких хлопот. Быстро. Дешево. Качественно. Дядюшка Арчибальд отдыхает! Радикальное решение… Но как-то не впечатляет. Во всяком случае, на этих людей не подействует… А вот моя Культурная революция просто всех ошеломляет…
Он окончательно преодолел волнение. Он долго расписывает прелести своего проекта. Перед ним голодная Безымянка и надо быть проще. Он ссылается на исторические традиции, приводит в пример рассказ Солженицына, вспоминает о каком-то советском техникуме, где учащиеся жили в нечеловеческих условиях, ночевали в лабораториях, но терпели, а вот он, их кандидат в президенты, намерен положить конец этой порочной традиции. Вместо порочной он говорит плохой, и после этого снова выкрикивает: Так?
– Та-а-а-ак! – ревет стадион.
– Вот мною подготовлен указ. Он так и называется Дворцы – народу! Подписываю? Так?
– Та-а-а-ак! – ревет стадион.
– Та-а-а-ак! – орет вместе со всеми Леха Супинатор, – давай, папка!.. – Но тут же спохватывается и чешет свою давно немытую голову. Что-то не совсем так. Ему не нравится то, что делает Павлов. Он не успевает обдумать мысль, вызвавшую сомнения, он просто чувствует, что Павлову на самом деле наплевать на интересы этих девяноста процентов. У него совсем другие цели. Он наклоняется к экрану, кладет руку на лицо исполняющего обязанности обер-президента Михаила Павлова и что-то бубнит, не до конца понимая, чего он хочет…
А Павлов спускается с трибуны, видит перед собой на поле стадиона толпу каких-то существ, передвигающихся на колесах. Они темные, страшные, непонятные. Все разом они трогают с места и начинают двигаться к нему. Впереди огромный желтый жук, толкающий перед собой шар, скатанный из навоза… Жук приближается, он уже совсем близко… Никого из своих рядом нет… Ау!.. Миша останавливается, секунду стоит, словно бы вспоминая что-то важное, затем решительно шагает вверх по деревянным ступенькам – назад на трибуну…
– А вообще, он поднимает руку, требуя внимания, – пошли вы все на хег, гебята, быдло огогодное, гвань пегектная! – страх и волнение вернули ему картавость. – Повегили! Ага! Так я вам двогцы и отдал. Залезайте в свои хижины и сидите там тихо, пока я вас бульдозегами не гаскатал! Так?
– Та-а-а-ак! – ревет радостно стадион. А Юзолапов открывает глаза, хватает микрофон и начинает петь: Юность знает пути и дороги…
И снова задремывает…
Павлову неприятны все эти лица. Он не верит здесь никому. Ему кажется, какой-то злой умысел таится в этой толпе. Ему кажется, они его не любят и лишь делают восторженный вид, прикидываются… В этой массе он чувствует нечто чужое… они только и мечтают выйти из состава… В голове его выскакивает тревожными гудками: пещера, а потом – тарелки!..
Помощник протягивает ему телефон – звонит Гучков: Миша, пора! – говорит Старик. Да-да-да, – отвечает Павлов, не совсем понимая, что имеет в виду Старик, но поскольку думает в данный момент о пещере, то полагает, Гучков ведет речь о переходе к основной части эксперимента. Значит, того замурованного жлоба из пещеры пора выкидывать и самому занимать рабочее место. Но такая перспектива кажется ему неинтересной, неактуальной, не первоочередной, есть вещи поважнее! Тарелки! Это самое горячая тема сегодня! Завтра он едет в ЦСКБ, а потом на аэродром, он уже распорядился. Тарелки – это реально! А что такое пещера?! Вряд ли сам Старик до конца понимает…
Павлов ищет глазами Фридриха, собираясь пустить его перед собой вниз по ступенькам, снова видит перед собой толстяка в инвалидной коляске… Массивный золотой перстень на пальце… Как-то все несолидно… По словам губернатора, этот толстяк имеет тут колоссальное влияние на людей, и Миша посчитал нужным сказать толстяку пару приветливых слов, после чего толстяк буквально вцепился ему в рукав, выкладывая информацию чрезвычайной важности: над Жигулями участились полеты НЛО, заявил он, есть точные факты, документы, подлинные фото и видео, он готов хоть сейчас показать… Павлову это не понравилось, это его напрягло, вся эта болтовня о пришельцах его раздражала, но все-таки было в этом что-то реальное, и это как раз больше всего вызывало беспокойство… Да к тому же на лицах этих самарских людей… читалось инородное что-то… Он нахмурился, собираясь отделаться от толстяка предельно холодной фразой, но тут его буквально прошибло: какие к черту пришельцы! Он улыбнулся, но ничего не сказал толстяку – это ведь наши собственные тарелки… над родными просторами… Сразу отпустило, он добродушно похлопал толстяка по плечу и пообещал найти время для более плотного общения…
И тут с ним происходит новая неожиданность – что это еще за иллюзион? – за трибунами стадиона, вровень с осветительными вышками стоит по-дурацки разряженная огромная тетка и со страшной улыбкой на лице смотрит на него – Мишу Павлова… челюсть у него непроизвольно отваливается… Он ищет глазами губернатора, собираясь выразить недовольство дикими фокусами, видит только дремлющего в коляске Тимура Юзолапова, и тут ему под ноги сверху падает темный, тяжелый предмет; он шарахается в сторону, уступая дорогу метнувшемуся к страшному предмету охраннику… В суете и бестолковщине проходит еще несколько секунд, затем он видит в руках охранника ботинок, рванный ботинок от фабрики Скороход…
Проклятые сепаратисты!.. Появляется губернатор, старый, седой и совершенно беспомощный, становится рядом с Павловым и задирает голову вверх… Павлов, все еще не закрывая рта, тоже поднимает голову – над ними плотной гирляндой летят пузыри, но это не обычные резиновые шарики, разноцветные, надувные, как это обычно бывает, а прозрачные, большие мыльные пузыри; их становится все больше и больше, они закрыли небо, переливаясь всеми цветами радуги в лучах прожекторов (и хотя еще совсем не темно, лучи бьют как раз в то место, где на помосте стоит Павлов в окружении охранников, чиновников и прочих важных людей). В своей коляске как-то вызывающе нехорошо дергается в этот момент Тимур Юзолапов. Чувствуется, он сильно раздражен и недоволен, а причина проста – среди людей пока еще почти здоровых Тимура прозвали Мыльным пузырем, и ему это известно… Он размахивает руками и кричит в микрофон, обращаясь, вероятно, к верным самокатчикам: Мы воевали, а эти… провокаторы!.. Он встает из коляски, выпрямляется в полный рост и, хотя ему трудно держать свой большой живот и все грузное тело, он не перестает кричать, показывая рукой на трибуны, набитые народом… Волосы на его голове светятся. Может быть – в лучах прожекторов, а может – из-за радиации, полученной Тимуром в Чернобыле…
Мужики в камуфляже, а за ними люди с ограниченными физическими возможностями, сидящие в колясках посреди стадиона, срываются с места и бросаются туда, наверх, в направлении, указанном Юзолаповым. Они продвигаются стремительно, плотной группой, прорывают цепь полицейских, сминают ОМОН, летят вверх; колясочники, перепрыгивая через ступеньки, не отстают от мужиков в камуфляже, и, действуя решительно дубинками, электрошокерами, цепями, избивают всех, кто оказывается на их пути…
А Павлов все это время так и стоит с открытым ртом и, хотя страшную тетку он уже не видит, не может сделать и малейшего движения, лишь мысль о несуразности всего происходящего крутится в его голове; он думает о том, что будущие историки напишут об этом дне? Он взбунтовался против собственного народа?!..
Побоище еще продолжается, а его тащат вниз, в сопровождении охраны он бежит по полю стадиона, ныряет в какие-то узкие двери, стремительно перебегает темными переходами, видит, наконец, перед собой освещенную площадку, и вот он уже залезает в вертолет и отрывается от земли…
Леха Супинатор отрывается, наконец, от экрана и отправляется в кладовку со съестными припасами…
А по улицам Самары еще долго в этот вечер под звуки трещоток, пиликанье, улюлюканье носятся дикие орды самокатчиков, избивая всех, кто попадается под руку… До утра в городе творится невиданное. Громят региональный штаб НСР. Слышны выстрелы, взрывы и что-то, похожее на артиллерийскую канонаду…
Утром начинается массовая эвакуация. В первую очередь город покидают силовые структуры, ФСБ вывозит архив на вертолетах, ГУВД загружает сухогрузы обитателями тюрем… В строящемся метро начинается наводнение, ночная смена метростроевцев вылезает на поверхность, их грязных, неумытых принимают за инопланетян и начинают забрасывать кусками асфальта и даже расстреливают из пневматических винтовок… Зафиксировано убийство нескольких бомжей… Всеобщей паранойей заразились и бродячие собаки – длинная нескончаемая стая покидает город по Московскому шоссе, держа курс куда-то в сторону Курумоча…
Происходят разительные перемены и во внешнем облике города. С площадей исчезают самые примечательные монументы. Буквально растворяются в воздухе Паниковский с гусем и Василий Иванович Чапаев с татарином, башкиром и Анкой в косынке… Говорят, эта скульптурная группа вдохновила в свое время писателя Пелевина на создание знаменитого буддийского трактат Чапаев и Пустота… Пустота осталась, а Чапаев исчез…
К началу следующего дня паника идет на убыль. В Самару вводят дополнительный контингент ВДВ и налаживают круглосуточное патрулирование… Но тут в районе Хлебной площади обнаруживают дохлую крысу, невероятных размеров и совершенно необычного вида – крыса абсолютно голая, розовая, совсем без шерсти, ни единой волосинки, кожа, как у человека. Не могла же она сама себя так тщательно побрить? А если и сама, тогда могла бы и прикрыть чем-то свою наготу! Цветные фотографии крысы тут же публикуют газеты, показывают по телевидению, о крысе спорят на форумах в Интернете. На следующий день голая крыса попадает на страницы столичных изданий… Звучит общий вывод: В Самаре высадились пришельцы!..
Рано утром проснешься, на поверку построят, кто-то крикнет: пришелец! – и ты выйдешь вперед…
Миша Павлов: великий и ужасный
Он одет в летную форму – весь в коже, цепях, заклепках, на лбу черная повязка с изображением крылышек. Рюриков одет проще – в форму донского казака, – синяя фуражка, гимнастерка, портупея и все такое прочее. На летном поле до самого горизонта – тарелки, тарелки, тарелки… Будто сервировка стола на тысячу голодных персон. На тарелках – изображения трехглавого орла и святого Андрея Первопрестольного.
Миша с Фридрихом закрыли саммит, пожелали гостям приятных развлечений – они могут развлекаться теперь хоть до скончания века – а сами покинули Волжский Утес…
На ближайшей к Павлову тарелке – надпись белой краской: Гриша, не улетай! Какой на хер Гриша? – с раздражением думает Павлов, но тут же убирает раздражение с лица – его окружают репортеры. Сотни фотообъективов наставлены на него, телевизионщики поднимают над головами камеры и суют ему прямо в лицо микрофоны. Он чуть отстраняется и с беспокойством оглядывается, ища глазами пресс-секретаря – ему нужно подтверждение, что он выглядит на все сто. Нужно выглядеть решительным, этаким отчаянным хлопцем, но в то же время мудрым и спокойным отцом нации современного типа – простым и сильным парнем, таким, какой вам нужен. Пресс-секретарь из-за толпы показывает ему большой палец: все о?кей! Павлов вертит в руках бутылку Кока-Колы, в горле пересохло ему нужно сделать глоток, но он спохватывается: это не патриотично, надо было взять квас, или пиво Жигулевское, о чем только думает этот долбоеб, он снова сердито поворачивается к пресс-секретарю, но ничего не говорит, лишь смотрит сердито. Отбрасывает бутылку, подбоченивается. Какой великий момент! Исторический! Они летят утюжить Америку. Мы поставим их гаком! Так сформулировал боевую задачу обер-президент Павлов. Он уже видит на месте Нью-Йорка горы щебня, бетонного крошева и искореженной арматуры. И легкий дымок над Манхэттеном. Всех, бдядь, газнесу к чегтовой матеги! Ха-ха-ха. После этого они меня не избегут? Но репортерам он ничего не говорит – никаких интегвью, все будет сказано после… экспедиции!…
У тебя есть что-нибудь в Бони? – спрашивает он у Рюрикова, когда репортеров прогоняют, и они остаются вдвоем. Чего? – испуганно отзывается Рюриков. Запретить бы к чертовой матери употребление всех умных слов, думает Фридрих, кажется, кто-то такое уже предлагал… Бут? Гучков?.. Миша повторяет свой вопрос: у тебя есть что-нибудь в Банк оф Нью-Йогк? Нет… Ну и славно!.. Пгикинь, говорит он, Курилы не надо будет продавать, а? Ничего не надо продавать! И все, что нам надо, возьмем без усилий. Вот, например, Гавайи. Нужны нам Гавайи? Нужны нам Мальдивы?..
Если говорить о приоритетах, произносит тоскливо Рюриков… я спрашивал у Старика, – он сказал, нам совсем не обязательно лететь самим, ведь по Внутренним правилам Корпорации…
Не ссы, дружище, мы им вставим пистон в анальное отвегстие… и тут же вывесим наш Мемогандум – представляешь, какой поднимется шум!..
К ним подходит молодой и весьма представительный генерал ВВС. Выглядит он бесподобно. На нем василькового цвета мундир с морковными отворотами и золотыми галунами. Товарищ верховный главнокомандующий! – лихо рапортует он, – летная дивизия № 987654321 Стерхи к выполнению боевого задания готова! Вольно, лениво бросает Павлов, ага, а я тут у вас сейчас не главнокомандующий, а командиг дивизии. Так? Так. Ну, генегал, последнее напутствие что ли? Генерал кивает и начинает излагать кое-какие детали системы управления.
На ручное управление переходить не рекомендую, говорит красавец-генерал, ну, может в самом крайнем случае. В каком кгайнем? – вскидывается Павлов. Ой, не будет никакого крайнего, машет руками генерал, извините, хе-хе-хе, в общем, в управление не лезьте – и все будет нищтяк! Главное не нервничать и помнить, что ваши летательные аппараты абсолютно неуязвимы… Непосредственно в боевых действиях ваше участие не предусмотрено, вы сможете следить за ходом атаки со стороны и, конечно, корректировать действия наступающих, если в этом будет особая необходимость. Но, думаю, такой необходимости не будет. Он козыряет и уходит. Все сказанное генералом Мише кажется вполне разумным…
Павлов с нетерпением дожидается, пока на ратный подвиг их благословит митрополит с группой молодых диаконов; легко, пружинящей, почти юношеской иноходью он взлетает по ступенькам трапа, решительно входит, осматривается, устраивается в гнезде перед светящимся шаром. Он бодр и уверен в себе…
На самом деле он не любит технику, все эти средства стремительного передвижения в пространстве, особенно по воде или в воздухе, ему нехорошо бывает в скоростном лифте. На эту авантюру решился только потому, что ему гарантировали полную безопасность… Вспомнилось вдруг, как ни странно, он любил пускать бумажные кораблики и самолетики в детстве…
Маленький мальчик на лифте катался.
Все хорошо. Только трос оборвался…
Начинаем обряд прикосновений, – доносится снизу чей-то механический голос. – Стартовая позиция устойчивая. Контакт! Есть контакт!.. От волнения у Павлова перед глазами появляются картинки из какого-то дешевого сериала. Громадная желтая крыса набрасывается на девушку в белом платье и вонзает в нее свои клыки…
Прикосновение первое! Контакт нормальный!..
Павлов пытается сосредоточиться, но слышит в наушниках посторонние звуки. Вздохи. Шорохи. Шуршание бумаги. Что за ерунда? Все непонятное и неизведанное выводит его из себя. Он начинает испытывать беспокойство и даже отчаяние. Чье-то чужое беспокойство и чужое отчаяние…
Прикосновение третье!..
…Она высосет девушке мозг, но та не умрет и даже не потеряет сознание. И не будет страха в ее глазах. Она будет видеть своего мучителя, чувствовать его клыки. Она с готовностью примет мучения. В голове ее будет пусто, она ничего не будет знать и помнить. Она никогда никого больше не узнает. И не вспомнит. Она не вспомнит даже, почему она здесь. Она не будет помнить себя…
Да что ж это такое, Павлов изо всех сил встряхивается, пытаясь избавиться от наваждения, но до конца сделать этого не может. Вот привязалось! И тут он напрягает все свои силы и громко поет. Он кричит свою песню в кабине, сидя перед прибором управления, глядя в светящийся шар, он не может остановиться, он поет, он почти кричит, чтобы слышали все, каждая тварь, каждая злобная крыса…
Роется мама в куче костей:
Где же кроссовки за сорок рублей?
Прекрати! Прекрати! – кричит кто-то над его головой… Пгекгати! Пгекгати! – повторяет сам Павлов, не понимая, что с ним происходит… Спрячься, ты, выродок! Назад – в гнездо!.. Прекрати! Прекрати!
– Шеф, что там у вас? – слышит Павлов в наушниках. – Все нормально?
– Все ногмально, – отвечает Павлов, бесшумно всхлипывает и думает: быстрее бы что ли?..
Ненадолго воцаряется тишина. Она прерывается с появлением кого-то очень важного, судя по тому, как забегали по шуршащей бумаге крысы и нервно начали бить вверху крыльями нетопыри…
Генеральный конструктор, – доносится снизу почтительный шепот, – главный таксидермист…
Обер-президент не различает, кто это, но голос очень знакомый… этот голос, этот каркающий баритон, переходящий в оглушительный бас… он силится вспомнить, кто это, но что-то этому мешает, будто ему перегородили картонной перемычкой мозг, и не все сходится там… Насколько это возможно Павлов отворачивает голову от шара, плотно зажмуривает глаза, но видение не исчезает – таксидермист по-прежнему пляшет перед ним – на его разлетающихся черных кудрях фуражка с высокой тульей, мундир василькового цвета с оранжевыми отворотами. Белые тапочки. Как же я раньше их не разглядел? Обыкновенные тапочки. И улыбка. Гнусная улыбка, рождающая демонический хохот… Где ваш скальпель, доктор, – рокочет каркающий баритон, переходящий в оглушительный бас. – Где расширители? Где хирургическая пила?..
Павлов слышит, как что-то скребется у него над головой, под потолком, у самого свода, в том месте, где его гнездо крепится к круглым обручам, он чувствует, как возятся там невидимые жучки-точильщики, они перегрызают перемычку, они жужжат чуть слышно, гнездо дрожит, слегка покачивается. Когда же старт? Но вдруг ощущает, что старта он тоже боится. Он боится всего. К горлу подкатывает комок…
Почему замолчали барабаны? – разносится каркающий бас. – Отчего смолкли тимпаны? Праздник продолжается!..
И разом все обрывается. Павлов видит, что они уже взлетели, уже высоко над землей, быстро перемещаются на восток.
– Все взлетели? – спрашивает он у диспетчера, переводя дыхание.
– Один застрял.
– Кто один? Одна посудина? – Он старается как можно небрежнее произнести это слово – посудина, будто тысячу раз хлебал из нее…
– Тут за аэродромом такая грязь, – говорит диспетчер, – пилот один опоздал, поехал напрямки и застрял. Тарелка взлетела без него. Пустая. Да вы не волнуйтесь – от стаи не отобьется…
Дела-а… Павлов тыркает себя пальцем в надутую щеку, извлекая странные звуки: бу-бу-бу!..
Внизу, под тарелкой проносится вся его страна – необозримые пространства, территория человеческого могущества. Шар обзора показывает всю грандиозную панораму и одновременно отдельные предметы, пролетающие внизу. Возникает ощущение, что он мчится с сапогах-скороходах по суше, не разбирая дороги, но успевает при этом рассмотреть детали вокруг. Горящие леса. Вымершие деревни. Бензиновые реки, перегороженные плотинами, с гниющей по берегам рыбой. Черные воронки горных разработок. Мусорные полигоны. Горы бетонных отходов и старых автомобилей. И флаги, флаги – пластиковые упаковки самых невероятных расцветок… Вперед, Эрфэстан! Не отдадим тебя сепаратистам!..
– Штокман! Давай в догонялки!..
– Ты что! За нами следят.
Еще несколько минут – и вот уже море, Тихий океан. Внизу разыгралась буря, грандиозный шторм, ураган… Даже отсюда, при этой немыслимой скорости можно различать гребни волн, кажущиеся совсем крохотными, но… Его чуть подташнивает… Небо ему кажется огромным голубым экраном, на котором различима дебильная морда чувака, которого Гучков замуровал в пещере…
– Командир! – слышит он в наушниках, – американцы подняли в воздух перехватчики и, не исключено, запустили систему ПРО!.. Павлов чуть поеживается… Роется мамочка в куче костей… У них ведь нет тарелок!.. А если есть?..
– Возвращайтесь, возвращайтесь! – слышит он в наушниках голос Гучкова, – надо расколошматить Пещеру – он не сдается! Срочно возвращайтесь!
И тут его тарелка резко падает вниз, проваливается в бездну и почти в тот же миг стремительно взлетает, мчится по спирали и снова обрушивается вниз до самой волны океанской… Он хватается за поручни, ему нехорошо, он открывает рот, тяжело дышит, он видит, что и остальные тарелки, вся его летная дивизия, совершает столь же беспорядочные движения в воздухе. Строй нарушается. Он понимает, что надо отдать команду, самую решительную, какую только возможно, но он не находит слов… И вдруг…
За десять тысяч километров отсюда Денис Давыдов в этот момент орет свое сто-о-оп, а Лёха Супинатор бьет ладонью по голубому экрану…
Стоп!!! Тарелка резко останавливается, уткнувшись в невидимую преграду… Павлов больно бьется лицом в шар обзора и замирает… Останавливается все… Все, что летело, плескалось, шипело, гремело, гудело, мчалось, болталось, звенело, искрилось, кувыркалось… Он сидит с выпученными глазами, влепившись нескончаемым поцелуем в зеркальный шар… И только крысы небесные скачут в его глазах…
…………………………………………………………………………………………………………….
Страшная катастрофа в Зеленой зоне – две машины, несущиеся на предельной скорости, врезались лоб в лоб. Черный джип Cherokee и Лада девятой модели. Вместо автомобилей на месте происшествия остались груды металлолома. Подоспевшие к месту катастрофы полицейские, к своему удивлению, не обнаружили никого из пострадавших, ни одной жертвы, ни пятнышка крови, ничего напоминающего о водителях или пассажирах!.. Высказывают версию о пришельцах. У нас теперь так – что ни происходит – все сваливается на злоумышленников, явившихся из космоса…
…………………………………………………………………………………………………………………………..
Миша Павлов: они живые!18+
Тарелки оживают, начинают вибрировать, раздуваться, приобретать какие-то немыслимые формы – морских ежей, мухоморов, жирных гусениц… У некоторых по бокам появляются светящиеся выемки в обрамлении горящих красным пламенем гребешков, у других – что-то вроде банановых гроздей и пучков острых игл… Переливаясь всеми цветами радуги, медленно сближаются… Павлов ощущает тошноту. Выпитая перед полетом Кока-Кола, просится наружу…
– Великое мгновение вечного брака, – трубит в его наушниках генерал-таксидермист, – бррракосочета-а-ание! Мамочка – народу! На все времена… Аха-ха-ха! Ах, я плачу, ах, я рыдаю, я захлебываюсь слезами безмерного счастья!..
Тарелки сближаются в каком-то фантастическом танце, набрасываются друг на друга, производя движения, недвусмысленно свидетельствующие о том, что вся эта летающая военная техника занялась групповым сексом
Господи, мама годная, шепчет, хватаясь за голову Павлов, они живые! Лицо у него разом желтеет и плывет, будто сделанное из воска. Он дергается, изо рта бьет фонтан мутно-коричневой бурды. И в тот же момент Павлов чувствует, как сзади в него входит огненное жало…